О литургической молитве

О литургической молитве

Основные элементы молитв

Подойдем теперь к богослужению, к служению Богу. Вот мы входим в дом Его, в храм. «Дом Мой – домом молитвы наречется», – сказал Он еще в Ветхом Завете, а потом и в Новом (см.: Иерем. 7,11. Мф. 21,13).

Ну вот подумаем сами про себя: с чего началась бы наша молитва?

Оставим современное наше настроение, наши нужды, наш духовный уклад, а подумаем, как нам, как христианам, и пусть – не святым, но искренно желающим спасения и верующим во Христа Искупителя, как бы нам должно правильно начать службу?

Можно благодарить, славословить, восторгаться. Можно, наоборот, сокрушаться, считать себя недостойным, смиряться. Можно войти в себя, оглядеться. Можно просить о чем-либо, причем просить или важнейшего – спасения, или маловажного – земного.

Что должны бы мы избрать, как более достойное для Бога, но и посильное, нужное, благоразумное для нас?

Подумаем, всякий про себя.

Я лично по опыту и из богословских рассуждений могу сказать следующее.

Для ясности мне кажется небесполезным обратиться к следующему житейскому сравнению, которое, кстати сказать, много облегчало тех, кому я говорил его.

Допустим, я хочу или должен пойти к человеку, высшему меня, с какою-либо нуждой, или просьбой, или даже благодарностью за сделанное мне добро.

1.  Конечно, я прежде всего приготовлюсь к этому: надену лучший костюм, умоюсь, причешусь и т.п. Не так ли? Вероятно! Значит, первый момент – подготовительный.

2.  Потом, придя к нему, и тут еще «охорашиваясь», не буду настолько неблагоразумен и неделикатен, чтобы сразу приступить к просьбе, да еще, может быть, уже не первой. Не так ли? Конечно. И, поклонившись (скажем, благодетелю), жду сначала, чтобы он заговорил со мною, а не я с ним. Я же – разве очень кратко – заявлю, что пришел поблагодарить его. Он же, вероятно, будет расспрашивать меня, откуда я, как здоров, как мои дела и т.д. Следовательно, второй момент зависит от благодетеля, от высшего лица. И его можно назвать беседою или разговором высшего с низшим.

3.  А уж после этого заговорю с его позволения я. Но еще не о просьбе своей: это было бы неделикатно. А стал бы благодарить его за содеянное добро.

Не так ли? Так должно бы! Значит, третья часть – благодарная, хвалебная.

4.  И уж после этого я осмеливаюсь просить у благодетеля, в чем нуждаюсь. Это часть просительная.

5.  К ней можно бы прибавить какой-либо дар, и то осмелившись на это и испросив на это разрешения у благодетеля, сославшись, может быть, на его родственников или сына. Это часть жертвенная.

Таковым представляется мне явление мое к высшему лицу. Все эти элементы мы найдем и в богослужении.

Первое. Конечно, нужно бы «достойно», прежде всего и больше всего, славить Бога, ибо Бог есть Бог славы и Ему всегда «подобает слава, честь и поклонение» прежде всего и в средине всего, и после всего, «и во веки веков».

Так славят Его Небесные силы и святые: «Свят, Свят, Свят».

Но, увы, сознаюсь: мне в обычное время это совершенно не под силу. Разве в праздники, и особенно на Пасху, служба как бы «разверзается» славословием Бога. Но то исключения победного момента. А обыкновенно мне это непосильно. Нужно еще подняться до этого, разогреть сердце; даже просто и умом-то нужно еще понять глубину богослужения, чтобы знать, за что и как благодарить и славословить. Так у нас, обычных людей. У святых, конечно, иначе: святой Макарий Великий говорит, что некто (конечно, сам он) лишь только начнет возносить ум к Богу, тотчас же восторгается и уже забывает о мире сем, и не хотел бы он выйти из этого состояния, хотел бы сидеть в углу пещеры и забыться в молитве, но нужно еще послужить и ближним, и потому Господь Сам выводит его из такого восхищения.

Про другого святого отца рассказывается, что стоит ему поднять персты вверх, как он уже больше ничего не помнит на молитве; и приходится насильно опускать руки его вниз, чтобы он остановился от восхищения и продолжал полагающуюся по уставу службу дальше.

Мы умиляемся, радуемся, слыша о таких примерах, но нам они не под силу.

Но, с другой стороны, если это восхищение не под силу нам, то величие Божие требует этого. Где же исход? Он прост: славу Богу необходимо, должно – хотя бы одними устами, языком, умом – все же вознести. Но долго этого мы не можем, и Господь, а за Ним Церковь, зная нашу немощь, не потребуют сверх меры. И потому славословие должно быть сравнительно кратким или даже почти одним возгласом славы Богу.

А потом должно быть что-то другое.

Постепенно и должно возгреть себя до такого состояния, когда может наступить и момент подъема, восторга, хвалы. И это будет в свое время.

Еще одно соображение. Допустим, мы и смогли бы начать благодарением. А что же дальше делать? Можно ли после этого каяться во грехах (а они налицо всегда)? Это было бы трудно и непоследовательно: после сладкого горькое, с неба – ниже земли.

Можно ли и просить чего-либо? Уже скучно, малозначительно и это: после восторга – простые слова, обычные вещи, поделья разные. Нет, это меньшее после большего. Неестественно.

Ясно, следовательно, что благодарение нужно отнести к концу. В начале же службы лишь краткое славословие Богу: по немощи нашей. Теперь возьмем другой вид молитвы: прошения. О чем бы мы ни просили, а особенно о земном, и в человеческом быту не считалось бы высоким благородством прийти к кому-либо и с первого же слова просить. Это говорило бы и о корыстности просителя, и о неделикатности его: только и думает, что о себе! А как это отразится на том, у кого просят, такие люди мало думают: «мне нужно» – вот и начало и конец их соображений. И в человеческом общежитии в подобных случаях установился веками деликатный способ обращения: сначала говорят о чем-либо ином, спрашивают о здоровье, семье, делах; войдут во взаимный интерес; расположатся друг к другу, а потом уже и к «делу». А если неблагоразумный проситель сразу начнет просить о нем, то другой, пожалуй, и остановит.

Продумаем же теперь об этом в приложении ко Господу. Он знает все наши нужды еще ранее нашего прошения, как сказал нам Сам Сын Его (Мф. 6, 32), и будет ждать Он от нас просьбы, молитвы: нам это нужно.

Всему, однако же, время. Не стыдно ли было прийти в храм к «богослужению», к служению Богу, а начать со служения самому себе? Ведь всякая наша просьба есть служба себе, самообслуживание... «Вся же благообразно и по чину да бывают», – говорит апостол (1Кор. 14, 40). Даже и общие нужды здесь были бы неуместны еще. Придет им время.

Итак, не подобает начинать с прошений, особенно же с земных. Но даже и о небесном, о спасении, о блаженстве и то сначала просить не должно Господа. Будь, каким должен, а Он «насытит тебя и земных благ» и, конечно, тем более «не лишит и Небесного Царствия», как поется в молитве после обеда.

Однако же нужды есть всегда; от них никуда не уйдешь, пока мы на земле... И Господь Сам их допустил и устраивает как средство для обращения к Нему и для нашего смирения, то есть для спасения... И Он потому ждет наших прошений: «...если народ... обратится, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему» (Иер. 18, 8). Где же им место? Если не в начале, и если не в конце, ибо там уже есть славословие и благодарение, значит, им место будет где-то в середине, а так как в середине будет еще нечто, как увидим, то лучше – по деликатности – прошения отнести к последнему моменту пред «благодарением».

Не так ли? Мне кажется, это и естественно, и благоразумно, и деликатно для самого человека, и «богоприлично». Прошения никак не сначала... И потому теперешний строй служб, когда у нас литургия после возгласа начинается сразу прошениями великой ектении, духовно несовершенно поставлен. И прежде не так было. И лишь немощь наша вызвала, передвинула сюда ектению. Но об этом дальше будет особая речь. Все это я упомянул здесь лишь для ясности моих мыслей. Мне всегда чувствуется и несвоевременность и даже «небогоприличность» ектении в начале. Даже на молебнах обычных, когда человек уже пришел специально попросить по поводу какой-либо нужды, и там просьба (сугубая ектения) бывает уже после 3-й песни канона, а не сразу. Обычно поем запевы: «Пресвятая Богородице, спаси», «Святителю... моли Бога» – это остатки 2-х песней канона: 1-й и 3-й. А до этого бывают «обычное начало» со славословием Богу – Троице («Святый Боже» – «Отче наш»), затем – псалом соответствующий, потом – «Бог Господь» и тропарь (кому молимся): это хвала им; после канон – это та же хвала (см. Параклисис Богородице).

А мы пришли к литургии, к самому славному богослужению, и сразу просить... Немощны мы! Ах, как немощны! И Церковь посчиталась с нашей немощью.

Итак, что же поставить на первом месте? Возьму еще раз простое сравнение: я собираюсь идти к моему благодетелю. Но иду и еще кое-чего попросить «при этом».Как я настроен буду до этого раньше? Не правда ли, что я сначала подумаю о том, как бы даже одеться прилично? Ведь нехорошо было бы, чтобы я с работы, в пыли, грязный, в испачканной будничной одежде зашел к благодетелю... И чем большее благодеяние он сделал, тем соответственно приличнее я должен подготовиться и даже лучше обычного одеться. И нельзя к благодетелю зайти «между прочим», «мимоходом», ибо это означало бы, что главное-то дело у нас нечто другое (работа, «дела»).

А дальше? Пришли мы к нему в дом. И здесь еще осматриваемся: все ли на месте у нас? Не растрепаны ли волосы? Нет ли пыли на одежде, грязи на обуви? Чисты ли руки? Осмотрелись и ждем приема. Что же у нас на душе? Какое основное чувство? Легкомыслие ли? Никак! А серьезность. Рассеянность ли? Наоборот, собранность: мы сосредоточены мыслью на благодетеле и даже думаем, что еще и как лучше сказать ему?

Вот что я переживал. Стою однажды в монастыре на вечерне. Началась служба обычно. Прочитали 103-й псалом. Душа моя не приняла участия в славословии Творца Промыслителя и Благодетеля Бога. Промелькнул псалом в устах чтеца. Промелькнул он и мимо души моей. Потом великая ектения. Все обычно, все «житейское», а о духовных прошениях я еще не расположился молиться. И вдруг зачитали «рядовую кафизму». Псалмы Давидовы. Обыкновенно их пропускают. Лишь в монастырях, да и то не везде, не сполна, исполняется это. На праздники остаются отрывки: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», «Работайте Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом», «Путь нечестивых погибнет», «Блаженни вси надеющийся нань».

В этот раз читали много. Я задумался. И не заметил, как «вошел в себя»: у меня затеплилось в душе. Появилось чувство. Я точно ожил или «оттаял». Глаза открылись. Псалмы царя оттерли замерзавшую нищую душу мою. Узрел я себя самого и подумал о себе: «Как премудро устроено в Церкви, как знает она душу нашу! Как удивительно рассчитано, приспособлено!» И сказал я (в сердце, в уме) с благодарностью: «Слава Богу за Церковь

И когда затем подошли стихиры с прославлением Господа и святых Его, то я уже иначе пел их после того, как «вошел внутрь себя». Иначе пел и «Свете Тихий святыя славы», «достоин еси пет быти», «тем-же мир Тя славит».

Потому и батюшка отец Серафим дивеевским сестрам в своем правиле дал заповедь начинать с «дванадесяти псалмов»1.

Вот что нужно на первом месте, особенно пред явлением к Богу! Осмотрись, очистись и потом предстань. «Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят!»

Переведя это на язык богословский, сначала нужно «аскетическое» настроение, нужна духовная собранность, нужно внутреннее самозрение, нужна религиозная подготовка. А когда человек обратится к этому, то невольно у него явится опознание «ветхого» состояния, видения нищеты своей, зрение грехов и греховности. Вместе с этим надежда на пришедшего уже Спасителя не даст перейти сокрушению в отчаяние, а обнадежит, умиротворит, укрепит нас. И тогда из души поднимается вопль: «Спаси, Спасе!» И тогда уже воистину «вся внутренняя» воззовут к «Святому»: «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя, услыши мя, Господи!» «Из глубины воззвах к Тебе, Господи, услыши глас мой...»

Три раза «услыши»...

Аскетическо-молитвенная самособранность, покаянно-уповательные чувства или вхождение внутрь себя, – вот как должно быть в правильном служении Богу. И так и было.

Есть в Церкви другое, еще более сильное слово, еще более действенное средство к углублению: это Слово Божие, новозаветное, то есть Евангелие и послания, а также и ветхозаветные творения Духа – пророчества и история спасения людей. Но и к этому сначала тоже нужно подготовиться. Ведь Слово Божие есть Бог, то есть Бог, говорящий нам. Следовательно, слушать Слово Божие уже означает становиться лицем к Его Лицу; пусть еще как слушатели, но уже пред очами Господа. Это уже встреча с Богом, более высокая, чем сокрушение от недостоинства предстать пред Ним. А именно этим сознанием занята душа вначале. Потом она станет более способною и достойною слушать и Бога, глаголющего в Слове Своем.

По этим причинам я и разделяю эти два момента: молитвенный, или духовно-подготовительный, и поучительный. Но они очень близки и сродны между собою. Поэтому и естественно поставить их рядом...

Еще остается один элемент – жертвенный. Вот и теперь приходит человек в храм. Перекрестился – и к свечному ящику: купить свечечку. Идет и ставит. А у сербов (от греков, вероятно) даже умилительно: подойдет к иконе, поцелует сначала свечу и потом уже зажжет и поставит. Дар любви. И человека человеку хочется одарить, а тем более Бога. Любовь требует отдачи, дара, жертвы. Свеча не простая вещь: в ней душа человеческая горит любовью к Богу!

Куда поместить жертвенный элемент, этот естественный момент в богослужении? Где он был в древности? Тогда жертвы приносились в конце как завершение богослужения или отдавались в дар священникам в начале, а вместе с тем приносились и моления, а от лица священников изрекались благословения. Такое двоякое употребление жертвы объяснялось различным характером богослужений: если это была специальная жертва частного лица по частному поводу его, то после кратких молитв и приготовительных действий она приносилась в начале моления. (И теперь на «Славу» у сербов приносят дары, ставят их в Церковь, а после совершается краткая лития, вроде нашего молебна (без Евангелия), с прошениями о принесших).  Но когда совершалось общественное богослужение, тогда жертвою оно заканчивалось как моментом наивысшим.

Затем в обоих случаях устраивалось угощение: часть брали священнослужители, часть употребляли принесшие.

Куда же нам поместить этот составной элемент?

Теперешний обычай со свечами объясняется просто: после службы люди расходятся; следовательно, нужно сначала поставить «свечечку». И притом это делается для умилостивления Бога, дабы Он «внимал» нам благоволительнее.

Но если бы жертва занимала свое место, свое время, и притом настолько длительное, чтобы можно было отдаться переживаниям, вызываемым ею, не наспех, а сосредоточенно, тогда я поместил бы жертву в конце всего, даже после благодарения. Почему? Во-первых, потому, что самая жертва есть дар, благодарение, и, следовательно, приличнее поставить их рядом. Затем жертва есть уже не словесный дар Богу, а вещественный, а это значительнее, больше. Наконец, при жертве «встреча» с Богом бывает глубже, внутреннее, ближе, теснее, чем во хвале уст, в «славословиях». Недаром, когда в Ветхом Завете устанавливался «Завет», бывали жертвы. А «Завет» есть уже «общение» обеих сторон, а не хвала лишь от одной к другой, от человека к Богу.

Посему жертвенный элемент нужно поставить не только после всего, но даже считать его самою сердцевиною, вершиною богослужения или даже его сутью. А все остальное должно считать приготовлением к этому центральному «действию». А действие выше слов. Дело важнее чувств.

Для ясности употребим опять сравнение. Мы, например, пришли благодарить благодетеля. Соответственно подготовившись, мы наконец встречаемся с ним. А с собою принесли ему какой-либо дар за благо, за спасение, за дарованное счастье.

Что мы делаем? Принесли, держим его, но еще не отдаем. А сначала начинаем говорить слова благодарности: объясняем, в каком бедственном положении мы были, от какого несчастья избавил нас благодетель, хвалим его, благодарим. И уже в заключение всего, как вершину наших чувств и благодарности, просим принять от нас дар по силе нашей. Не так ли бывает? Так. Следовательно, жертвою благодарности должна завершиться наша встреча, жертвою благодарности должно закончиться и богослужение.

Так образовался пятый элемент – жертвенный, нашедший себе место.

Но есть один вид благодарности, который никак уже невозможно поместить нигде, только как в конце, только после всего, только забывши решительно всякие другие мысли и чувства: это когда благодарность сливается с восторгом любви, когда хвала переходит в общение души с Богом.

Тут уже немыслимо ничто другое, кроме переживаемого восхищения духовного единения.

Возьмем опять пример из жизни: что сильнее любви у жениха и невесты? Ничего нет. И апостол Павел говорит: и вера прекратится, и пророчества сделаются ненужными, а любовь пребудет вечно. Даже не сказал «пребудет», а уже «пребывает», то есть начавшись, не будет иметь конца (1Кор. 13, 8, 13).

Любовь есть «союз совершенства», завершение его. Больше всего – любовь (1Кор. 13, 13).

Тогда уже немыслимыми становятся не только прошения, но и покаяние, и сокрушение, и поучение («пророчества»), ибо «...совершенная любовь» вон «изгоняет страх», говорит апостол любви Иоанн (1Ин. 4, 18).

Мало того – даже исчезает само благодарение или, точнее, оно переходит, перерождается в любовь. А если уж должно поставить их раздельно, то все же любовь будет на самой вершине, следовательно – на самом конце, а благодарение должно быть помещено ранее.

Это ясно! Любовь – это огонь, который пожигает в себе все прочее. Любовь есть предел. Это и в человеческой любви. Еще более – в любви к Богу: здесь Сам Бог-Любовь возжигает сердце человека Собою, и оно уже ни о чем ином не может ни помышлять, ни просить, ни даже благодарить. Оно тогда может только быть в блаженном восторге, в восхищенной взаимной любви. «Исчезает во спасение Твое душа моя», – взывал пророк (Пс. 118, 81).

Ветхий Завет, а тем более язычество, не знали этой любви в полной мере: там были лишь слабые намеки. Христианство зажгло огонь Пятидесятницы, и палимые им люди пошли на костры, к зверям, на крест, в пустыни, на подвиги, навстречу «Сладчайшему Иисусу», «отверзли уста свои» и «наполнились Духа» Утешителя, сладости благодати.

Эта любовь и составляет сущность брачной вечери, именуемой «Евхаристией», или «обедней», Божественной трапезой общения, «приобщением».

Кровавые жертвы ветхозаветные, «ветхий завет» души перешел в новозаветную Жертву Бескровную, в теснейшее общение любви, даже до Самого «Тела и Крови». Жертва перешла в любовь.

Так у нас наметился окончательно следующий нормальный ход богослужения, то есть религиозных настроений, чувств, переживаний: молитвенная часть, поучительная, хвалебная, просительная и жертвенно-любовная.

Если же последнюю наименовать установившимся уже словом «Евхаристия», в коей сливаются элементы и жертвы, и благодарения, покрываясь главным чувством и делом взаимной любви Бога и человеков, тогда эта последняя часть назовется Евхаристической. И, конечно, она должна быть в самом конце, после нее ничего не должно быть, ибо любовь бесконечна.

Это естественно; это так и было. Святой апостол Павел так и говорит, чтобы христиане на своих богослужебных собраниях "совершали (см. 1Тим. 2, 1):

1)  молитвы;

2)  прошения;

3)  моления;

4)  благодарения».

Так должно быть. И так было в древности. И так в корне сохранилось еще и сейчас, но уже многое переслоилось, затуманилось. Однако внимательному наблюдателю это ясно: отец Иоанн Кронштадтский, этот великий «богослужитель» наших дней, узрел это и потому сказал: «программа нашего богослужения» давно начертана апостолом Павлом – и затем привел те же самые слова (1Тим. 2, 1).

Дух Святый, еще раньше апостола, в сердцах молящихся начертал в сущности тот же порядок; с тою лишь разницею, что ветхозаветные прообразовательные жертвы заменились бескровною Евхаристией Разница лишь в том, что у апостола Павла не упомянута гимнологическая часть (хвалебная), но это и понятно: он убеждает христиан молиться за вся человеки, за царя и за всех начальствующих. Поэтому у него здесь больше элемента просительного. Но в другом послании, к ефесянам, где он говорит вообще о богослужении, упоминаются и эти элементы; он советует назидать «себя псалмами, и славословиями, и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа» (Еф. 5, 19–20).

Если соединить все эти элементы и прибавить обычное чтение из Писания, посланий, слушание местных пророков или ходячих благовестников, то мы найдем все наши элементы: молитвы, славословия, жертвенное благодарение и поучение.

митрополит Вениамин (Федченков)

О богослужении Православной Церкви